Глава 1 Нарративы и риторическое повествование (prothesis, narratio): теоретические основы и практическое применение

А. К. Соболева, А. И. Рыбин

1.1. Нарративный подход в праве: теоретические основы

Со второй половины XX века юридическая наука начинает активно преодолевать главную ловушку позитивизма – представление о праве исключительно как о системе норм, установленных властью, – и вести поиск новых направлений исследований, делая упор на междисциплинарность. Юристы обращаются к лингвистике, психологии, логике, социологии, классической риторике и даже театроведению и литературной критике. Большое влияние на правовые исследования начинает оказывать постмодернизм с характерным для него интересом к дискурсивным, критическим и интерпретативным практикам и вниманием к изучению различных типов мышления и рассуждения. В 1979 году в книге «Состояние постмодерна» французский философ-постструктуралист Ж.-Ф. Лиотар прямо заявил о крахе «великих нарративов», или «метанарративов», к которым он отнес крупномасштабные универсальные доктрины, построенные на постулате о познаваемости всего с помощью науки. Правовой позитивизм, несомненно, тоже является таким «великим нарративом», на смену которому приходит субъективное выстраивание правовой картины мира в зависимости от различных типов дискурса. Согласно Лиотару, тип дискурса в данном случае определяется характером повествования – нарративом. Именно Ж.-Ф. Лиотар одним из первых провозгласил, что основной формой любого знания является нарратив6, и подтолкнул исследователей-правоведов к изучению и использованию нарративной парадигмы. Данное явление в рамках гуманитарных и социальных наук получило название «нарративный поворот»7.

В рамках нарративного подхода право осмысляется как способ межличностного общения, выражающегося в форме историй, рассказов, повествований и дискуссий8. Само слово «нарратив» происходит от латинского narrare, означающего «рассказывать, повествовать». В. С. Назарова справедливо обратила внимание на то, что первые попытки осмысления нарратива можно обнаружить еще в Античности. Она ссылается на «Поэтику» Аристотеля, в которой тот рассматривает повествование применительно к античной драме, и отмечает, что позже к осмыслению данного понятия подходили средневековые схоласты, интерпретировавшие труды античных авторов9. Однако подлинным расцветом в области изучения проблемы нарративов стал XX век. В этот период междисциплинарный нарративный подход проник в область психологии (М. Уайт, Дж. Брунер, Т. Сарбин), философии и социальной теории (М. Фуко, Ж. Деррида, Ф. Джеймисон, П. Рикёр), теории литературы (В. Я. Пропп, М. М. Бахтин, Н. Фрай) и семиотики (Р. Барт, К. Леви-Стросс, А. Греймас).

Применительно к праву нарративы можно определить как истории, повествования, рассказы, представленные в публичном пространстве, чаще всего в ходе судебных разбирательств. Право основывается на фактах, а совокупность этих фактов в свою очередь создает историю, которая рассказывается в процессе межличностной коммуникации о праве10. Данное научное направление вошло в историю под названием «нарративная юриспруденция» (narrative jurisprudence).

Истоки нарративного подхода в праве следует искать не только в нарративном повороте в гуманитарных и социальных науках, но и в американской системе права. Как известно, речь судьи, толкование и интерпретация судебных прецедентов в англосаксонской правовой семье имеет главенствующее значение в практике правоприменения. Из этой особенности правовой системы, в частности, проистекает такое юридическое движение, как «Американский правовой реализм» (American legal realism), опирающийся в своей исследовательской методологии на социологию. Профессор Б. Джексон считает, что именно это движение стало основной причиной развития исследований нарративов в праве11. Сторонники движения определяли право как результат деятельности судей и других должностных лиц, а писаное право («право в книгах») – как материал для дальнейшего правоприменения12. Американские правовые реалисты также считали, что факты конкретного дела имеют куда большее значение в рамках судебного разбирательства, чем нормы права или судебный прецедент. Из этого проистекал скептицизм реалистов в отношении фактов (fact-skepticism), и, соответственно, заявлялось, что в рамках судебного процесса не может быть достигнута объективная истина. Это утверждение сильно повлияло на становление нарративного подхода в праве, на исследование историй и содержащихся в них фактов конкретного дела.

1.2. «Право и литература» и «Право как литература»: вклад в изучение нарративов в праве

Помимо «Американского правового реализма» большое влияние на рост научного интереса к исследованиям нарративов в праве оказали движения, обычно именуемые как «Право и литература» (Law and literature) и «Право как литература» (Law as literature)13. Первое движение появилось в начале 1970-х годов благодаря работе американского правоведа и исследователя английской литературы Дж. Б. Уайта «Правовое воображение» (1973)14. В рамках этой работы Уайт проводит сравнение ряда художественных и правовых текстов, акцентируя особое внимание на сходстве приемов и методов их изучения посредством образов. Уайт усматривает схожесть права и литературы в первую очередь в том, что в их основании лежат истории и рассказы, передаваемые посредством вербальной речи. В шестой главе книги Уайт также сравнивает судью с поэтом, объясняя это творческим подходом судьи к выстраиванию из часто разрозненных фактов конкретного дела единую, осмысленную, нарративную картину реальности, т. е. произошедшего события.

Публикация Уайта стала причиной междисциплинарного слияния права и художественных произведений, ввиду чего появилось огромное число работ, посвященных изучению отдельных художественных произведений и авторов на предмет отражения в их творчестве различных правовых вопросов – от чисто юридической темы ответственности за совершенное преступление до междисциплинарной гендерной, колониальной и расовой перспективы причин преступности в обществе15.

Движение «Право и литература» зародилось не случайно, а в связи с традицией американских университетов раздавать студентам для повышения их общего уровня интеллектуального развития и углубленного изучения человеческой психологии списки литературных произведений, в которых отражена какая-либо юридическая проблематика16. Одним из первых такой список составил в 1908 году известный американский правовед Дж. Вигмор17.

Сторонники движения «Право и литература» в исследованиях отталкиваются от мысли, что литература является ярким художественным источником отражения правовых проблем в обществе и что при чтении и анализе книг представители юридической профессии более глубоко понимают природу права и справедливости, а также натуру человека во всем ее многообразии. В свою очередь, художественная литература воспитывает в юристе чувство гуманности, которое необходимо в профессиональной деятельности. Это особенно важно в деятельности судей, чья ежедневная работа состоит в решении человеческих судеб.

Ближе к началу 1980-х годов из движения «Право и литература» рождается движение «Право как литература». Суть его состоит в исследовании правовых текстов с помощью методов литературного анализа и критики, благодаря чему ученые получают обширный инструментарий для изучения многочисленных семантических пластов правовых текстов, чтобы на более глубоком уровне выявлять и интерпретировать их смысл. Важность данного движения подчеркивал основатель интерпретативной теории Р. Дворкин в работах «Право как интерпретация» (1982)18 и «Чем право похоже на литературу» (1996)19.

Хотя принято считать, что движение «Право и литература» официально зародилось ближе к концу XX века, в предшествующей истории можно найти как минимум одну работу, которая вполне вписывается в рамки исследовательской традиции данного движения. Так, в 1931 году было издано эссе американского правоведа, судьи Верховного суда США Б. Кардозо «Право и литература», посвященное литературному языковому стилю в правовых текстах20. Вместе с тем считается, что работы Кардозо повлияли на основоположников движения «Американский правовой реализм»21. Таким образом, прослеживается определенная связь данных движений. Нужно упомянуть, что в рамках Школы имени Б. Кардозо с 1988 года ежегодно выходит журнал под названием Law and Literature, включающий различные междисциплинарные исследования на стыке права и литературы. Главным редактором журнала является один из самых ярких представителей движения «Право как литература» П. Гудрич22. Он же является и основоположником такого направления исследований, как риторика права, которое тоже тесно связано с повествованием и убедительным изложением историй обвиняемых и потерпевших, преступников и их жертв. Гудрич пишет о том, что визуализация жизней участников процесса, риторическое воздействие на суд и наблюдение за основаниями и доводами судебных решений стали влиять и на формулировки законов, и на восприятие права обществом. «Право надо находить везде, в самых неподходящих местах, – зарождающееся, только формирующееся, разрушающееся в соответствии с местом и обстановкой, риторическими и семиотическими обстоятельствами его выражения как формы жизни», – считает Гудрич23. Таким образом, нарративы оказываются связаны и с риторикой, и с литературоведением, и с художественной критикой.

Оба движения – «Право и литература» и «Право как литература» – уделяют особое внимание нарративной составляющей правовых текстов при их интерпретации. Однако существенным различием двух движений является то, что если последователи первого исследуют право как истории и рассказы, то сторонники второго изучают правовую реальность как литературное произведение.

1.3. Нарративы в судебном процессе и их роль в правовой аргументации

Независимо от подхода, исследование нарративов в праве чаще всего базируется на анализе конкретных фактов, заключенных в правовой аргументации, и, соответственно, особое внимание уделяется тому, как они повлияли на то или иное судебное решение. В свою очередь, применение методов литературного анализа и критики к праву в большей степени подразумевает интерпретацию правовых текстов с позиции намерений его автора, а также с учетом того, какой смысл читатель вкладывает в них со временем посредством толкования и перетолкования.

В отличие от позитивистского подхода, нарративный подход к праву помогает оценить истории, значение которых преуменьшается при чисто доктринальном подходе к оценке фактов у позитивистов24. Под историями в данном случае понимают выстроенный в единую повествовательную линию набор фактов, относящихся к юридически значимым событиям, которые излагаются с позиции различных участников судебного процесса. Адвокат и прокурор в суде как раз и занимаются выстраиванием таких историй. Задача процессуальных противников состоит в том, чтобы выстроить и рассказать наиболее правдоподобную и убедительную историю, в которую поверит суд или присяжные. История в данном случае должна иметь четкий язык повествования, чтобы противоположной стороне было тяжелее опровергнуть факты. Для этого юристу в процессе убеждения нужно использовать аргументы, не только апеллирующие к нормам права, но также этические и мировоззренческие, ведь «сухая» правовая аргументация не будет вызывать необходимых эмоций у слушателей данной истории, которые играют огромную роль в рамках судебного процесса, в особенности если речь идет о суде присяжных.

Безусловно, юрист должен находиться в четких рамках профессиональной этики и не прибегать к фальсификации фактов, аргументируя позицию своей стороны. У судебного процесса в силу его природы нет объективных критериев истинности правовых сюжетов: любые факты могут быть интерпретированы с разных точек зрения. Любая правовая позиция может преломляться под влиянием мировоззренческих, этических и эмоциональных переживаний25. Этот субъективный аспект любого судебного процесса не должен быть инструментом для выстраивания историй, основанных на фальсификации фактов26. Однако не будем забывать, что работа судебного юриста состоит в том, чтобы осветить факты дела в наиболее выигрышном для своей стороны свете. Кроме того, квалицированный юрист должен быть готов к тому, что спорящая сторона может применять фальсификацию в процессе аргументации своей позиции. Ограничения на вымысел и ложь при изложении фактов накладывает ораторская этика, разработанная классической риторикой, в том числе судебной, а нарративная теория предлагает методику для написания ясной и правдивой истории, работающей на доказывание своей позиции по делу, а также помогает противостоять неэтичной интерпретации фактов, к которой может прибегнуть другая сторона судебного процесса27.

Обобщая сказанное, обратимся к профессору Йельского университета П. Гевиртцу. Он считает, что под осмыслением права с точки зрения нарративного подхода подразумевается ряд различных практик. Среди них он выделяет следующие: анализ взаимосвязи между историями и правовой аргументацией; исследование различий между тем, как стороны судебного процесса, судьи, просто практикующие юристы или стороны правового спора формулируют и используют истории; изучение того, какие типы историй являются наиболее убедительными с позиции суда; анализ риторики судебных речей и решений. Наиболее важным аспектом данного подхода П. Гевиртц считает осмысление права в большей степени с точки зрения фактов, чем с позиции совокупности норм и правил. Это подразумевает изучение не только того, как та или иная норма права была найдена и применена, но и того, каким образом решение было сформулировано и чем оно было продиктовано28, ведь никакое решение нельзя обосновать, как указывает Б. Джексон29, исключительно с точки зрения объективных фактов и норм права, вне контекста судебного разбирательства и его повествовательных рамок. Мотивировка судебного решения всегда формулируется из правовой оценки различных историй, рассказанных сторонами в рамках судебного разбирательства.

1.4. Повествование (prothesis, narratio) как риторическая категория

Задолго до появления нарративистики вопросами построения судебной речи и роли изложения фактов в выгодном для стороны свете занималась классическая риторика. Повествование как значимая часть любого выступления или любой речи подробно рассматривается в главах риторических сочинений о частях ораторской речи. В них же даются практические советы, как следует выстраивать повествование, которое позже стало охватываться термином «нарратив», для того, чтобы убедить аудиторию в правоте своей позиции. В переводах античных сочинений по риторике наряду с термином «повествование» встречаются также термины «изложение» (др. – греч. prothesis) и «рассказ» (лат. narratio).

Аристотель считал изложение и способы убеждения необходимой частью любой речи, в отличие, например, от вступления и заключения30. Он подробно излагает, как нужно строить рассказ и какими свойствами он должен обладать в различных видах ораторских речей: совещательных, показательных и судебных. Он отмечает, что речь слагается из двух частей: части, не зависящей от искусства оратора («потому что оратор к фактам не имеет отношения»), и части, зависящей от его искусства, которая состоит в том, «чтобы показать или что предмет речи факт, если он кажется невероятным, или что он именно таков, или настолько важен, или все это вместе»31.

«Благодаря тому, что повествование удобно для восприятия, аудитория охотно следит за последовательностью и составом события», – пишет Ю. В. Рождественский32, известный русский филолог, создатель своей научной риторической школы, которую продолжает филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. Ю. В. Рождественский отмечает, что «всякое повествование заведомо неполно», потому что «события, его составляющие, избираются так, чтобы подвести слушателя к определенным выводам»33. Эта неполнота делает повествование уязвимым для критики, потому что аудитория может привлечь внимание к опущенным событиям, тем самым опровергнув ход и смысловое содержание повествования, а то и речи в целом. «Поэтому, – пишет автор, – при повествовании выбор событий необходимо хорошо обосновать, а не просто опускать невыгодные для говорящего эпизоды (что нередко делают судебные ораторы)»34.

На роль повествования в риторическом убеждении указывает и А. А. Волков: «Поскольку повествование предполагает рассказчика, предметом оценки оказываются не только факты, но и достоверность изложения. Как способ изложения повествование субъективно, так как включает разделенные образы рассказчика и аудитории и основано на использовании глагола»35. Действительно, при построении повествования рассказ ведется в последовательном порядке, а действия передаются глаголами. Отношения между участниками общения (дейксис) передается личными местоимениями «я», «мы», «он», «она», «они» и «вы», которые позволяют разделять аудиторию и рассказчика или противопоставлять действия одной стороны действиям другой. Дейксис и модальность высказывания служат инструментом смысловой организации текста и позволяют построить изложение фактов наиболее эффективно для достижения целей ритора.

Продемонстрируем, как можно использовать модальность в построении изложения в нужном нам направлении. Допустим, прокурор утверждает, что обвиняемый знал, что распространяемые им сведения не соответствуют действительности. Адвокат, когда будет излагать факты дела в жалобе или ходатайстве, изменит модальность высказывания, чтобы подготовить судью к тому, что этот факт будет оспариваться, и напишет примерно так: «22 сентября 2012 года обвиняемый опубликовал в газете “Вечерние новости” сведения, которые якобы не соответствовали действительности». Степень достоверности информации, представленной прокурором, при использовании слова «якобы» снижается. Помимо данного риторического приема, при построении повествования можно сгруппировать факты так, чтобы из повествования следовал определенный вывод. Еще можно добавить убедительности своему повествованию, добавив в речь образность и необходимую патетику там, где это будет уместно. Как бы ни было выстроено повествование, оно все равно подлежит оценке другой стороной и может подвергаться критике, но если сами факты изложены верно, то историю, создаваемую с помощью пафоса и риторических изобразительных средств, опровергнуть будет сложно. Единственное, что можно будет сделать, – это противопоставить ей свое видение фактов, т. е. написать свое повествование, свой нарратив, добавив детали, о которых умолчала другая сторона, или по-иному расставив акценты.

Вот, например, как излагает факты дела об утоплении крестьянки Емельяновой в своей обвинительной речи А. Ф. Кони: «Мы знаем, что молодой банщик женился, поколотил студента и был посажен под арест. На другой день после этого нашли его жену в речке Ждановке. Проницательный помощник пристава усмотрел в смерти ее самоубийство с горя по мужу, – и тело было предано земле, а дело воле Божьей. Этим, казалось бы, все и должно было кончиться, но в околотке пошел говор об утопленнице. Говор этот группировался около Аграфены Суриной, она была его узлом, так как она будто бы проговорилась, что Лукерья не утопилась, а утоплена мужем»36.

Далее А. Ф. Кони к сухим фактам добавляет детали, но при этом уже использует фигуры речи, чтобы придать деталям, связанным с образом Аграфены Суриной, особую важность и отвести от нее подозрения в соучастии: «Говорят, что она была на него зла за то, что он женился на другой», «Правда, он променял ее, с которой жил два года, на девушку, с которой перед тем встречался лишь несколько раз», «Человек, который ее кинул, приходит с повинной головой, как блудный сын, просит ее любви, говорит, что та, другая, не стоит его привязанности, что она, Аграфена, дороже, краше, милее и лучше для него», «Мы слышали показание двух девиц, ходивших к гостям по приглашению Егора, которые видели, как он, в половине ноября, целовался на улице и не таясь с Аграфеной».

Однако далее повествование внезапно переключается на Егора Сурина, и оратор старается «проследить его прошедшую жизнь», отбирая те детали, которые создадут образ человека распутного, работающего банщиком при номерных банях, куда для господ приглашаются дамы из дома терпимости: «У него происходит перед глазами постоянный, систематический разврат», «Он видит постоянно беззастенчивое проявление грубой чувственности», «Средства к жизни добываются не тяжелым и честным трудом, а тем, что он угождает посетителям», «С товарищами живет Егор не в ладу, нет дня, чтобы не ссорился, человек “озорной”, неспокойный, никому спускать не любит», «Это человек, привыкший властвовать и повелевать теми, кто ему покоряется», «И вот является первая мысль о том, что от жены надо избавиться».

Далее повествование опять возвращается к Аграфене, и обвинитель начинает перечислять и анализировать ее показания, данные на допросах, действия и слова, сказанные знакомым женщинам. Отдельно выстраивается история несчастной жертвы – Лукерьи. Три истории пересекаются в момент, когда происходит убийство, и оратор то сводит всех троих в одном месте, то умело разводит, чтобы нарисовать ту картину, которую хочет представить присяжным: обвинение против подсудимого имеет достаточные основания («Поэтому я обвиняю его в том, что, возненавидев свою жену и вступив в связь с другой женщиной, он завел жену ночью на речку Ждановку и утопил»).

Защитником обвиняемого был известный адвокат В. Д. Спасович, который рассказывал присяжным совсем другую историю: по его версии, Лукерья покончила жизнь самоубийством. Версию Кони Спасович назвал «романом, рассказанным прокурором». Тем не менее присяжные сочли более убедительной именно ту историю события, которую им представил Кони, и подсудимый был признан виновным в убийстве с заранее обдуманным намерением. Кони прекрасно справился со своей задачей: ему удалось так встроить косвенные улики в ткань повествования и так визуализировать сцену убийства, что у присяжных не осталось сомнений в правдивости повествования.

Риторические приемы изложения фактов, казалось бы, позволяют манипулировать аудиторией, но правила риторической этики не допускают лжи и намеренной фальсификации. Л. Е. Владимиров в риторическом пособии для адвокатов Advocatus miles отмечает: «Так называемое извращение перспектив дела, одинаково практикуемое в речах обвинителями и защитниками, есть прием, присущий всякой умственной борьбе интересов и, говоря вообще, состоит в выдвигании на передний план фактов, наиболее благоприятных, с сильным их освещением, при постоянном забвении фактов противоположных, неблагоприятных и отвлечении от них внимания всякими способами. Страстная процессуальная борьба, к сожалению, неразрывно связана со всякими, даже софистическими, приемами в отстаивании односторонней идеи и терпит их, при одном, однако, условии, которое должно быть свято соблюдаемо. Это условие – точное, правдивое, без ухищрений, воспроизведение правдивости»37.

Л. Е. Владимиров, предлагая адвокатам свои советы по подготовке выступления в суде, кладет в их основу положения классической риторики. Анализируя части судебной речи, он уделяет особое внимание повествованию, называя его «рассказом (narratio)» и ссылаясь в своих советах на римского ритора Квинтилиана, написавшего всемирно известный труд «Наставления оратору» (Institutio oratoria

Загрузка...